[МУЗЫКА] [МУЗЫКА] Ну, конечно, надо сказать, что была и собственно ветвь научного изучения культуры, а не философского, с довольно сильной компонентой философской. Это культурно-историческая школа, родственная западной, которая изучает язык, мифологию, в таком несколько гумбольтианском направлении, историю литературы, фольклора. Вот такие выдающиеся представители, как Веселовский может быть он назван, как один из предтечей культурологии XX века, такого структуроического направления. Историк Герье, который в чем-то предвосхищает методологию школы анналов. Социолог Кареев, который, в общем, тоже у истоков социологии культуры стоит. Медиевист Гревс, собственно, ученики которого, такие, как Карсавин, например, создают русскую версию культурософии ментальности. Лаппо-Данилевский с собственной как бы теорией, социологической теорией истории культуры. Возвращаясь к философии, надо упомянуть, может быть, о правовой школе русской мысли, которая, как и все в России, шире гораздо, чем номинация ее. Начинается она с деятельности Чичерина Бориса Николаевича, выдающегося правоведа и философа гегельянца, а ученики Чичерина, собственно, попытались соединить христианские ценности с наследием немецкой классической философии и с идеалами правового общества западного. Это очень, как бы я бы сказал, такой необычный для России синтез, но он дает многих выдающихся мыслителей. Вот один из них – Евгений Николаевич Трубецкой, который, с одной стороны, младший брат Сергея Николаевича Трубецкого, тоже выдающегося философа, выдающегося политического деятеля, первого выборного ректора московского университета. И Сергей Николаевич, и Евгений Николаевич большие были друзья Владимира Соловьева, его последователи. И Евгений Николаевич с одной стороны продолжает эту вот культурософию правовой мысли, а другой создает и, собственно, одну из синтетических работ философии культуры, я бы ее решился поставить рядом с «Оправданием добра» Владимира Соловьева. Это книга «Смысл жизни», которую можно рекомендовать, Евгения Николаевича в молодости. Несомненно, русский символизм — один из таких мощных источников оригинальной философии культуры и в литературных образах, и в теоретических. Наверное, главный здесь мыслитель — Вячеслав Иванович Иванов, в основном он оставил после себя философскую эссеистику, какого-то большого многостраничного тома он нам не оставил, но ряд его произведений можно рассмотреть как сжатую, концентрированную, философию культуры. Несомненно, такой является поэма «Человек», поздняя. Несмотря на то, что это поэма, по сути дела, так сказать, кристаллизованные смыслы 30 лет развития русского, так сказать, дискурса о культуре, плюс размышления Иванова вообще о судьбе христианской культуры на западе. Так что я бы эту поэму, присоединив к ней «Переписку из двух углов», вот этот, может быть, комплекс, я бы тоже в классическую хрестоматию, нашу культурфилософию включил. «Переписка из двух углов» — это переписка Иванова с Гершензоном уже в советское время. Переписка, касающаяся того, что делать — восстановить глубинные смыслы культуры или отбросить все эти ветхие деяния? Последняя версия — Гершензон предлагал. Это уже не просто диалог теоретиков, а это разговор людей, которые находятся на тонущем, так сказать, корабле, на «Титанике» советской культуры. Поэтому это очень острый текст, экзистенциально напряженный и на западе он, в общем, приобрел потом, после перевода, известность. Дмитрий Сергеевич Мережковский, конечно, тоже один из мыслителей-символистов, хотя больше это было выражено в его циклах исторических романов, но литературоведческая эссеистика его тоже насыщена как бы пониманием культуры, как смены больших, ну что ли, духовных циклов. Вот его модель – культура, восходящая к средневековому учению Иоахима Флорского, – оказала влияние на современников. По этой модели мировая культура проходит троичный цикл — это цикл духовности и христианства отца, то есть, в общем, цикл не только, как бы христианства, но и ранних религий, того, что мы когда-то с вами осевой эпохой назвали. Но частично христианство тоже сюда восходит. Потом, собственно, в узком смысле, слово «история христианства» в средневековье до наших дней — это эпоха Сына. И во времена самого Мережковского начинается третья эпоха — синтетическая, эпоха Святого Духа, когда будет соединение всех трех этих эпох. То есть эпоха как бы Отеческой власти, эпоха такого сотрудничества как равного с равными Бога и человека, и эпоха, так сказать, соединения, в подражание Троице, всех сил человечества в преображенной культуре. Павел Иванович Новгородцев, ну это представитель той правовой, в каком-то смысле этатистской и в то же время либеральной мысли Чичеринской школы. Новгородцев одним из первых построил теорию индустриального общества XX века. Тоже, как всегда, у русских мыслителей это было связано с конфликтом христианского и нехристианского начала в современной культуре. Лев Шестов. Может быть рядом с философом жизни Розановым надо поставить такого тоже остро-эксцентричного философа экзистенции. Настоящий русский экзистенциалист Шестов, который, правда, не выходит из культуры, как бы… Культура — это же все-таки, так сказать, отчужденный застывший смысл. Экзистенциалистам положено из него вырываться. Шестов, наоборот, активно в нее входит и переосмысляет очень многие явления культуры, особенно, скажем, античной с точки зрения экзистенции, которые учатся освобождать себя от любых прописей и смыслов. Или делать себя их личными, или отбрасывать. Шестов сообщает, что в разговоре с ним Гуссерль сказал ему, что да, и то, что вы делаете, это то же феноменология. Правда, кажется, Гуссерль многим говорил эту фразу, но в ней есть смысл, да. Это феноменология, то есть рассмотрение того, как человек, не обязанный подчиняться никакой из абстракций, тем не менее, может конструировать смыслы, входить в них. Ближайший родственник духовный нашего Шестова — это Сёрен Кьеркегор, о котором он проникновенно писал. И Шестов не меньше, чем Хайдеггер вот как бы использовал кьеркегоровские, так сказать, экзистенциалы в своих рассуждениях. Образец религиозного синтеза, ну сопоставимый с синтезом Соловьева и Евгения Трубецкого, дает Сергей Николаевич Булгаков. У него есть несколько моделей, так сказать, объяснение христианства с точки зрения, так сказать, может быть, европейской философии. Ну, в общем, это может быть описано христианской философией всеединства. Вот ближайший его соратник в этом направлении был Павел Флоренский. Флоренский же интересен еще и тем, что он осуществил редкий для русской философии синтез естественных наук с богословием и с собственной версией философии символизма. Учитывая, так сказать, его гениальные личные, так сказать, какие-то вот способности и дарования, невероятные многознания, мы можем сказать, что вот его синтез, в немногих спорных элементах, синтез Флоренского оказался одним из самых интересных уже в масштабе даже, я бы сказал и XX века, не только нашей русской философии. Он строит свою философию культуры на базе философии культа. Культура есть частное и не всегда позитивный, жизнеспособный, извод, ответвление культа, который составляет субстанцию мировой культуры. Символизм в чем-то перекликающийся с гётовским символизмом у Флоренского насыщен современной философской проблематикой. То есть и философия языка, и философия математики, то есть элементы структурализма, всё это пересекается в его... И соединяется на религиозной матрице, так сказать. Его «Философию культа» или его работу «У водоразделов мысли» я бы тоже поставил в ряд, так сказать, ведущих шедевров нашей отечественной мысли. Вот на этой фотографии Булгаков рядом с Эрном и Бердяевым. Ещё два интересных мыслителя — Эрн в центре, Бердяев справа — это мыслители, которые, в основном, культур‐критической деятельностью занимались. Эрн — такой неославянофил, и пытается разоблачить западную культуру, как носителя мёртвого рацио, в противоположность русской, христианской культуре, как носителю логоса. Большинство из этих построений не очень убедительны и не очень справедливы, но дело в том, что он действительно большой философ, и вот как бы его попытка восстановить то, чем отличается эллинский, греческий «логос» от позднего рационализма, эти попытки интересны несомненно. Ну а Бердяев — один из самых известных русских философов культуры, его «Философия свободы», его учение о грядущем средневековье и его эсхатологическая метафизика истории – вот эти вот комплексы идей, они тоже, конечно, входят в золотой фонд нашей философии, и добавлю сюда, что являются ну таким материалом для очень многих полемических таких событий нашей философии. Это был яркий, острый полемист, который, иногда косвенно и негативно, но стимулировал других мыслителей. На всю Европу прогремела его небольшая сравнительно работа о будущем средневековье. Это статья, которая осуществляет достойный Шпенглера морфологический анализ современности, показывает, что следующим этапом историческим культуры будет восстановление некоторых забытых или неправильно истолкованных форм средневековой культуры в самом широком смысле слова. Для Бердяева это вовсе не негативный приговор, для него средневековье было, в общем, эпохой торжествующей духовности, интегральности. Здесь, отчасти, Бердяев присоединяется к любопытному концепту русской мысли, который мы находим и у Флоренского, и у Вячеслава Иванова, по которому в истории культуры меняются ночной и дневной циклы. Дневной цикл — это как бы индивидуализм, активизм, рационализм, это урбанистическая культура. А ночной цикл истории — это аграрная культура, это коллективизм, это миф, это стабильность, мир с природой и так далее. И вот история, собственно, культуры развивается так, что поочередно пробуются эти оба типа, они обогащаются в этой чередующей смене и, возможно, идут к какому‐то интегральному типу. А может быть, это просто естественный ритм существования культуры. Бердяев говорит, что нас ждёт «ночь средневековья», и это очень хорошо. Собственно, первым эту тему раскрыл Новалис ещё в далёкие романтические времена, в самом начале XIX века. Но Новалис как бы меняет систему ценностей координат, он просто говорит, что средневековье — это забытое некое благо, а Бердяев осуществляет виртуозный морфологический анализ именно современности и показывает, что в ней рождается грядущее это средневековье. Эта работа понравилась многим, её перевели на основные европейские языки, понравилась она и консервативным мыслителям, и радикальным. В частности, может быть, она спасла жизнь Бердяеву, потому что, когда уже в эмиграции, в пригороде Парижа, Клямаре к нему пришли «в гости» нацисты, чтобы утащить его куда положено, офицер с изумлением узнал, что это автор статьи, которой он когда‐то восхищался. Ну и отложили арест до какого‐то времени, а там Бердяев и сам помер уже. Эту работу я, пожалуй, тоже вот в такую минихрестоматию главных произведений, несомненно, включил бы. Предки его были французами, и не просто, а род Шуазелей с царской французской кровью был по материнской линии ему родственен. И Бердяев гордился вот этим вот галльским аристократизмом, который в нём присутствовал. Борис Петрович Вышеславцев. Разумеется, почти все мыслители, о которых я говорю, это мыслители христианского, так сказать, чекана, но здесь перед нами попытка соединить с этой моделью пересмотренное, переосмысленное наследие психоанализа. «Этика преображённого эроса» — это очень интересный опыт, так сказать, христианизации психоанализа. Семён Людвигович Франк, которого многие почитают, и справедливо, одним из самых главных русских мыслителей, и уж во всяком случае, одним из самых системных в нашей культуре, который любит литературу и эссеистику. О культуре, кроме некоторых ярких статей, по сути дела, говорит и его работа «Духовные основы общества». Поздняя работа, которая мне кажется очень удачным резюме размышлений об эволюции государства, этики, права в западной культуре. Сам Франк не считал эту работу слишком удачной, но на мой взгляд, вот она все‐таки один из главных документов такой политической, христианской культурфилософии. Справа на этой фотографии Карсавин, слева — Бердяев, а в центре — Семён Людвигович Франк. Карсавин также очень важный культурфилософ, это ученик школы Гревса, профессиональный историк. Ну говорю, как уже говорил, один из тех, кто предвосхитил методологию школы «Анналов» независимо от них. Но ещё и создатель собственной «Философии истории», так называется его книга, которая одной из своих гранью несомненно является философией культуры. Маркировать можно это направление мысли, как философия всеединства, применённая к истории человечества и личности, неразрывно связанные Карсавином вот как бы вот в один сюжет. Так что, пожалуй, вот эту работу я бы тоже взял в багаж. [МУЗЫКА] [МУЗЫКА]
