[МУЗЫКА] [МУЗЫКА] [МУЗЫКА] [МУЗЫКА] Добрый день. Я — Виктор Горбатов, старший преподаватель Школы философии Высшей школы экономики. Мы с коллегами подготовили для вас курс, посвященный основам философских знаний. Этот курс вводный, и он не претендует на полноту и всеохватность, а, скорее, предназначен для того, чтобы сформулировать, выявить, попытаться понять те проблемы, которые волновали мыслителей прошлого и в равной степени волнуют нас сегодня. Философия предстанет перед нами как исследование и образ жизни, как поиск предельных оснований бытия и познания и одновременно способ человека сделать что-то с самим собой, со своим собственным бытием. Поэтому не случайно, что стартуем мы с темы, которая посвящена онтологии, философскому учению о бытии. Но сначала я предлагаю мысленно перенестись в VI век до нашей эры, понаблюдать за тем, как возникает само слово «философия», и разобраться, что вкладывали в это слово древние мыслители. «Философия» — слово, состоящее из двух корней: «филио» — «любовь», и «софия» — «мудрость». Считается, что первым это слово использовал мыслитель по имени Пифагор. Соединив любовь и мудрость, он обозначил себя как «любомудра», то есть любителя мудрости. Это как нужно понимать? Ученики Пифагора боготворили. Мы знаем, что он был главой очень влиятельного эзотерического союза — коммуны и имел много последователей. Последователи считали его мудрецом, наставником и часто обращались к нему именно как к мудрецу. И вот в какой-то момент Пифагор говорит им, что мудрецом себя он считать отказывается, потому что мудрость как предельная полнота знаний обо всем доступна только богам. Скорее, Пифагор готов называть себя любителем мудрости, человеком, который к мудрости стремится. И здесь звучит не просто какая-то скромность, отказ уподоблять себя богам, здесь звучит нечто гораздо более важное: отношение к мудрости может быть только любовью, мудрость не может быть дана человеку в модусе обладания. Отказ от модуса обладания, от стремления захватить, присвоить мудрость, бескорыстное стремление к ней — вот то, что отличало интеллектуальный порыв, из которого родилась античная философия. Приведу цитату из Пифагора, вот что он говорит: «Мы явились на сборище жизни из другой жизни и другого мира, словно бы из некоего града», то есть, посмотрите, он дает некоторую установку на отстранение, он показывает, что взгляд философа — это взгляд всегда немножко не отсюда. Необходимо как бы суметь покинуть свои нынешние обстоятельства, как бы взобраться на гору и посмотреть на ту же самую картину, ту же самую жизнь с совершенно другого ракурса. Продолжим. Так вот. «Мы явились на сборище жизни», говорит Пифагор, «словно бы из некоего града, и среди нас одни рабствуют честолюбию, другие — деньгам, и лишь немногие, презрев всё остальное, прилежно всматриваются в природу вещей». И они, вот эти всматривающиеся в природу вещей, и зовутся философами. В другом рассказе Пифагор уподобляет философа зрителям на спортивных состязаниях. Он говорит, на больших играх, например, на Олимпийских играх мы видим три категории людей: это атлеты: прекрасные, красивые, гармонично сложенные; это зрители, которые наблюдают за ними; и торговцы, которые, пользуясь большим скоплением народа, стремятся успеть выгодно продать свой товар. Так вот, кому же мы уподобим философов? Конечно, они не атлеты. Атлеты хоть сами и прекрасны, но там, на пыльной арене они не могут видеть всю красоту этого зрелища. И, конечно, философы — это не торговцы: торговцы ведь тоже не могут видеть эту красоту, они смотрят только на то, готовы ли люди, сидящие на трибунах, платить им какие-то деньги. Философ — это именно наблюдатель, созерцатель, человек, который, повторяю, прилежно всматривается в природу вещей. Этот мотив впоследствии повторяли очень многие философы. Например, французский мыслитель Анри Бергсон говорит о философии так: «Философия...» Заметьте, а говорит он это в XIX веке — век, который был для философии веком систем, больших систем, всеохватывающих систем, а Бергсон говорит: «Философия не есть построение системы, но решение, принятое однажды, в один прекрасный день наивно всматриваться в себя и вокруг себя». Таким образом он показывает, что философия — это сугубо человеческий импульс, философия — не профессия, философия — свойственное любому человеку умение, желание и интерес посмотреть вокруг себя какими-то новыми глазами. Посмотреть, удивиться и поставить под вопрос. Другой античный философ Аристотель утверждает, что всякое познание, всякая наука, но и философия в особенности, начинается с удивления. Аристотель использует слово «экстазис», то есть буквально «экстаз». Но в каком смысле это экстаз? Восторг? Не обязательно. Экстазис — это некоторое выскакивание из себя, вышагивание из себя самого в неизвестность, во что-то, что не гарантировано, во что-то, что является пространством рискованного интеллектуального предприятия. И, конечно, это удивление, эта открытость, захватывающая дух, она обязательно приводит философа к вопросам. Философия начинается с вопросов, а не с ответов на какие-то уже ранее возникшие вопросы, пришедшие откуда-то. Первый акт философии — акт вопрошания. Причем какого вопрошания? Что именно ставится под вопрос? Вот это необходимо уточнить. Мартин Хайдеггер, философ XX века, говорит, что философия — это вопрошание, в котором мы стремимся охватить тотальность бытия, вот это совокупное целое сущего. То есть всё сразу. Разве можно спрашивать обо всем сразу? Оказывается, можно. Хоть это и трудно, удержать свою мысль в таком регистре, но это возможно. Причем ни в коем случае мы не должны забывать, что мы и сами являемся частью этого совокупного целого сущего, поэтому спрашивать о нем мы должны так, чтобы сами каждый раз мы оказывались под вопросом. Это очень большой соблазн философии — начать спрашивать про всё, что угодно, про окружающий мир, но не поставить под вопрос себя и свое право на это вопрошание. Поэтому философия — это не просто анализ, но всегда и самоанализ. Вернемся снова в античность. Платону принадлежит самое короткое и одновременно самое загадочное определение философии за всю историю европейской мысли. Он говорит: «Философия — это упражнение в смерти». Во многом он здесь еще остается под впечатлением от смерти своего учителя Сократа, которого, как известно, народное собрание, афинский суд приговорил к смерти. За что? Ну, в общем-то, за то, что Сократ вел себя крайне неудобным образом. Он очень часто приставал к людям с неудобными вопросами, и после бесед с Сократом многие собеседники приходили к осознанию, что они ничего не знают. Тем не менее, история Сократа для Платона оказалась поучительной. Сократ своим поступком, тем, что он спокойно, свободно и без всякого колебания принял смерть по приговору суда, показал, что философия — это не просто слова, а это некоторый образ жизни. Сократ, по выражению Цицерона, свел впервые философию с неба на землю. Он показал, что философствовать надо не речами, а самой своей жизнью. А что это значит? А это значит очень простую вещь: философия позволяет человеку практиковать себя. Вспомним древнегреческое изречение «Познай самого себя». О чем оно говорит? О том, что необходимо проснуться, необходимо пробудиться от автоматизма, в котором мы пребываем в повседневном существовании, и выйти к какой-то другой, более полной жизни. При помощи вопросов разбудить что-то в своей душе. Осознать, что ты рано или поздно умрешь, но эта смертность не только не должна приводить к тому, что ты впадаешь в ступор, а скорее, наоборот, осознание своей смертности позволяет человеку максимально концентрированно и с полной отдачей проживать каждую секунду своей жизни. Только пока мы помним о смерти, пока мы упражняемся в ней, мы проживаем каждый миг своей жизни как последний, проживаем максимально напряженно, максимально полно. В итоге, всё, что я сказал, можно подвести к некоторым важным вопросам. Кант называл их даже главными вопросами для всей философии. Три главных вопроса по Канту. Первый: что я могу знать? То есть это вопрос о познании, о том, какое место занимаю я среди остального сущего, какое право имею я задавать вопросы совокупному целому сущему и могу ли я надеяться, что эти вопросы обретут какие-то ответы? Второе: что я должен делать? Предположим, что я уже разобрался в том, как устроен мир, каковы законы природы, как всё устроено, что есть. Но из того, что есть, еще не вытекает, что должно быть, и поэтому необходимо человеку еще ответить на вопрос «Что я должен делать в мире, который познаю?». И третий вопрос, который не сводится ко второму и первому: на что я могу надеяться? Предположим, я узнал всё, что мог и должен был узнать, и сделал всё, что мог и должен был сделать. На что я теперь могу надеяться? Могу ли я, например, получить абонемент в рай или медаль какую-то посмертно, или похвалу от всего человечества, или бюст на родине? Или то, на что я могу надеяться, не сводится к тому, что я сделал, или это вопрос совершенно отдельный? И вот, согласно Канту, первый вопрос касается теории познания, второй касается этики, а третий касается философии религии, а вместе они сводятся к одному самому большому и самому простому вопросу всей философии, а именно вопросу «Что есть человек?». Этот вопрос, мы знаем, на него претендуют, на него пытаются отвечать и другие области человеческой культуры. Например, религия и наука тоже по-своему отвечают на вопрос «Что есть человек?». И, кстати, они же отвечают на вопрос «Что есть мир?», но делают это совершенно по-разному. Бертран Рассел, британский философ XX века, сказал однажды, что философия — это ничейная земля между наукой и религией. В каком смысле? Есть много общего между философией и религией, с одной стороны, философией и наукой, с другой стороны. Хотя если мы крайние термины рассмотрим — религию и науку, — то поймем, что между собой они отличаются очень сильно. А философия — это буфер, ничейная территория, которая простреливается с обеих сторон. Философия похожа на религию по своему предмету, потому что она пытается постичь совокупное целое сущего, мир в целом и человека в целом. Наука же никогда на такие вопросы не замахивается, а, скорее, исследует отдельные факты или отдельные области. Итак, по предмету философия ближе к религии, но по методу философия ближе к науке, потому что опирается она на разум, и мышление философское — это мышление в понятиях, а не в представлениях. Можно ли считать, что философия когда-нибудь будет вытеснена религией или наукой? Я думаю, что нет, потому что философия — совершенно уникальный способ отношения к миру. Это некая, как говорил отечественный мыслитель Мераб Мамардашвили, единая, хотя и растянувшаяся во времени попытка людей философствовать и при помощи философии узнавать о себе и о мире то, что другим образом узнать нельзя ни через религию, ни через науку. Подытожим: специфика философии — она не в ответах, которые философия дает, хотя, конечно, вам ответы даются, а, скорее, в вопросах, которые она позволяет поставить, и в том, как эти вопросы ставятся. Очень часто нам важно не просто знать ответ, но и знать то, на какой вопрос он отвечает. Знание ответов без вопросов оказывается пустым и выхолощенным. Предметом философии мы можем назвать тотальность бытия. Этот предмет неотделим от того способа, которым осуществляется вопрошание о нем. И в конце повторю еще раз формулу, с которой я начал: философия — это не просто наука, не только наука, это не только исследования, но еще и образ жизни. Дальше нам предстоит поговорить о том, как именно философия всматривается в совокупное целое сущего и какие вопросы при этом она ставит. [МУЗЫКА] [МУЗЫКА]
