[ЗВУК] [ЗВУК] Итак, мы поговорили с вами об особом месте философии языка в струкруре философского знания, о трех больших перспективах на природу и устройства языка, очень кратко пока, о загадках, которые ставит перед нами язык, в частности о том, как слова обретают значения, как слова складываются в предложения и как мы можем понимать бесконечное однообразие предложений. Сейчас время переходить к первым ответам. И перед тем как начать о них говорить, стоить отметить такую интересную особенность философии вообще. Ответы, о которых мы будем говорить, кажутся удивительно простыми и, очевидно, ясными. Но пока их ясно не выразишь и не сформулируешь, невозможно двигаться дальше. И заслуга двух философов, о которых мы сейчас поговорим, заключается во многом в том, что они сформулировали эти первые простые ответы, от которых можно уже, как по ступенькам, продвигаться все дальше и дальше, понимая всю большую сложность проблем, которые связаны с языком. Первый философ, о котором мы поговорим с вами — это Джон Локк. Возможно, многие помнят из школьного курса по обществознанию о споре между эмпириками и рационалистами, философией Нового времени. Эмпирики считали, что все знание происходит из опыта. Человек, как говорил Локк, порождается будучи подобных чистой доске: он не знает ничего о мире, и все, что он знает, он приобретает посредством чувственного восприятия. Наш ум работает с теми идеями, которые мы получили из чувственного восприятия, но в нем нет ничего, что было бы абсолютно независимым от этого восприятия. С другой стороны, были рационалисты — такие, к примеру, как Рене Декарт, которые говорили, что у человека есть врожденные идеи, никак не зависимые от опыта. Помимо своих взглядов в области эмпиризма, в области эпистемологии, Локк также очень известен своей политической философией, в частности, думаю, многие из вас слышали, что он является одним из наиболее влиятельных сторонников так называемой теории общественного договора — идеи о том, что государство является результатом некоторого соглашения людей. Но перед тем как прийти к этим глобальным философским воззрениям, Локк осознал, что, не прояснив структуру языка, невозможно говорить о таких больших и сложных вещах, как наш опыт, или государство, или что-то еще подобное. Нужно вначале разобраться с тем, как мы вообще говорим и как мы используем язык. Именно Локк является, пожалуй, некоторой отправной точкой, с которой начинается современная философия языка. Он представляет собой некоторый тезис, некоторую позицию, в противоположность которой во многом и возникла современная философия языка. Итак, что же говорит Локк? Во-первых, Локк говорит, что язык — это средство общения, такая очевидная мысль. Мы с вами говорили о трех громадных перспективах на язык, таких больших, общих, но первый и очевидным образом язык — это средство коммуникации между людьми. Люди нечто передают друг другу посредством языка. Что же люди передают друг другу? Люди в первую очередь передают свои мысли. А мысли в свою очередь, в терминологии Локка, состоят из идей. Сами подумаете: вот есть, к примеру, слон. Когда мы думаем о слоне, мы же не думаем о каком-то реальном слоне, который имеет очень сложную структуру внутреннюю, о котором мы даже не можем полностью представить — мы думаем о некотором упрощенном образе слона, просто вот какой-то с хоботом, серый, без деталей. И, в принципе, мы думаем о мире не во всей его сложности, а посредством некоторых идей, впечатлений, посредством которых нам мир дан. Вот наши мысли, все, о чем мы думаем — это набор таких простых идей. Идеи складываются между собой, образуются сложные идеи. Вот, например, есть идея круга, а есть идея телефона. Вот идея круга — очень простая, а идея телефона содержит в себе много вместе идей, которые соединены. Локк сказал, что все наше мышление состоит из таких идей. Очень важная идея Локка состоит в том, что нет идей, которые независимы от опыта. Нет идей, которые включены в каждого человека. Это очень важно именно в связи с темой языка, поскольку, во-первых, идеи происходят из опыта, а во-вторых, идеи не видны внешнему наблюдателю. Если я сейчас вижу, к примеру, монитор перед собой, вы не можете, глядя на мою голову, увидеть образ монитора, который я вижу. Вы не можете увидеть мои мысли, я не могу увидеть ваши мысли. Идеи — это нечто, что доступно только самому человеку, который думает. Идеи не видны никому за пределами вашего сознания. И тут, очевидно, нужен язык, потому что если я хочу сообщить что-то вам, мне нужно как-то передать свои невидимые для вас идеи, и именно и для этого и служат слова. Слова являются знаками идей в уме говорящего. Когда я говорю «слон» — это просто некоторый набор звуков, но этот набор звуков обозначает идею в моем уме, идею, которая произошла из некоторого опыта. И когда я говорю «слон» в вашем уме может возникать та же самая идея, что и у меня. Соединяя слова вместе, я могу передавать свои мысли, могу говорить о том, что я думаю. И заметьте, что вы никак не можете увидеть мои мысли иначе, помимо того как, послушав, что я вам говорю, или прочитав, что я вам напишу. Казалось бы, такая очень очевидная и интуитивная, ясная концепция языка. Мы думаем в идеях, наши мысли состоят из идей, слова — это некоторые бесмысленные наборы звуков, которые обозначают идеи. С помощью слов мы передаем наши идеи другим людям, благодаря этому возможна коммуникация, возможно вообще человеческое общество. Но это лишь первая ступенька, мы сказали, а вот дальше начинается самое трудное — начинаются проблемы. Какие же есть проблемы у этой такой простой и, казалось бы, совершенно интуитивно ясной концепции языка? Во-первых, давайте поставим вопрос: мы говорим об идеях в голове или о вещах в мире? Вот я говорю: у меня в руке кликер — инструмент для переключения слайдов. Я что говорю? У меня в голове есть идея кликера, идея руки и идея о том, что кликер находится у меня в руке. Или я говорю о реальных предметах в мире? Когда мы используем язык — во всяком случае так кажется, — мы стремимся говорить не только о том, что у нас в голове, и обычно не о том, что у нас в голове, а о том, что находится в мире. Представьте себе древние времена, когда люди жили в пещерах. Наверное, они не особенно интересовались тем, чтобы говорить о том, какие у них глубокие мысли имеются, возможно, размышления. Скорее, они хотели передавать какую-то очень важную информацию об окружающей действительности. Они хотели говорить о вещах, а не только об идеях в своей голове. И вот здесь теория Локка сталкивается с очевидной проблемой, потому что Локк буквально считает, что в первую очередь слова — знаки идей в уме говорящих, и уже только сами идеи относятся к миру вещей. Идеи зависят от опыта, но слова говорят только об идеях. Вторая проблема, и даже несколько более тонкая проблема, заключается в том, как возможно общение, если вот эти колебания воздуха, эти звуки совершенно бессмысленно, а те идеи, которые у меня есть в голове, вы не видите? Как вы можете вообще понять, что обозначают некоторые колебания воздуха, если вам не дано его значение, а оно дано только мне, говорящему? Как возможна коммуникация и общение на языке Локка, если инструмент коммуникации относится к тому, что недоступно по крайней мере одной сторон диалога? Тут есть проблема. И наконец, помните, мы задали вопрос о том, как слова соединяются в предложения? С точки зрения Локка, слова всегда обозначают идеи: сложные идеи, простые идеи. В предложения они связываются действием ума, но это не очень ясный ответ, ведь все-таки действует ум, не действует — мы можем отличить некоторое предложение от некоторого набора слов. Помните, предложение про Штирлица? Каждое слово там может обозначать какую-то идею или часть идеи, но в одном порядке они осмыслены, а в другом порядке совершенно бессмысленны. Вот теория Локка не позволяет объяснить, как же все-таки образуется единство предложения? Поворот в современной философии языка — и я бы даже сказал поворот к современной философии языка — во многом связан с другим британским философом, тоже сторонником эмпиризма по имени Джон Стюарт Милль. Джон Стюарт Милль сказал одну очень простую, но очень важную вещь, в частности он сказал, что слова обозначают вещи, а не идею у нас в уме. Когда я говорю о чем-то, я говорю о чем-то в мире, а не у себя в голове. Нет, конечно, я могу в некоторых случаях говорить: я представляю себе оранжевый апельсин, но обычно я буду говорить все-таки о чем-то, что я не представляю, что существует независимо от моего представления. И вот эту идею и сформулировал ясно Милль. Если первой ступенькой Локка является идея о том, что слова обозначают нечто в голове, то первой ступенькой Милля является идея о том, что слова обозначают вещи, а не предметы в голове. Кроме того, Милль провел очень важное различие: он сформулировал разницу между соозначающими словами и несоозначающими словами. Соозначающие слова обозначают предмет в мире посредством некоторых признаков. Возьмем, к примеру, слово «человек». Мы называем людьми множество разных объектов в мире. Но почему мы относим или не относим тот или иной объект к слову «человек»? Потому что со словом «человек» у нас связаны некоторые признаки. Мы смотрим на объект, понимаем, обладает или не обладает он этими признаками и, в зависимости от этого, называем его человеком. Разумеется, это происходит полуавтоматически или даже обычно вообще автоматически, но если мы задумаемся, к примеру, словом «стул» мы называем предмет мебели, состоящий из четырех ножек и спинки, и без ручек — потому что это было бы кресло иначе. И, глядя на какой-то предмет, мы смотрим на него и думаем: угу, это стул. Почему? Потому что у него есть все эти признаки. С другой стороны, помимо соозначающих слов, которые выделяют объекты посредством указания на их признаки, есть так называемые несоозначающие слова. И несоозначающие слова отличаются тем, что они не содержат никакой информации о вещи и не подразумевают никакой информации о вещи. Они просто, как некоторые меткие ярлыки, указывают на нее. Вот, допустим, есть такое словосочетание «Александр Мишура». Вот «Александр Мишура» ничего обо мне не говорит, кроме того, что это указывает на меня, это мое имя. Локк сказал, что все общие термины, все слова, которые обозначают несколько объектов, соозначающие. Они говорят нечто об объекте, почему мы можем отнести данное слово к данному объекту. А все имена собственные, несоозначающие, они служат некоторыми прямыми указателями на вещи. Вот это базовое различение философии языка Милля позволило очень много интересного выяснить относительно языка, в частности позволила избежать некоторых ошибок и понимать, как вещи указывают на предметы в мире. Но, с другой стороны, и у теории Милля есть некоторые проблемы. И, пожалуй, мы поговорим с вами вот о такой проблеме. Помните, мы говорили с вами о Штирлице? Возьмем первое предложение: Штирлиц = Штирлиц. Это очевидное некоторое. Вот я, конечно, изобразил «равно» знаком равенства, можно было бы написать и русским словом «равно»: Штирлиц равно Штирлиц. А возьмем второе предложение: Максим Максимович Исаев = Штирлиц. И «Штирлиц», и «Максим Максимович Исаев» обозначают одного и того же человека. Более того, это несоозначающие имена в классификации Милля, но тем не менее «Штирлиц = Штирлиц» не дает нам вообще никакой новой информации, а вот «Максим Максимович Исаев = Штирлиц» может давать очень важную информацию о Штирлице. Более того, если бы начальство Штирлица узнало, что он — Максим Максимович Исаев, у Штирлица были бы большие проблемы. И никогда Штирлиц не будет так близко к провалу, когда начальство его могло узнать, что он — все-таки Максим Максимович Исаев. Но как объяснить разницу между первым и вторым утверждением? Почему первое не имеет познавательной ценности, а второе имеет, если и в том, и в другом случае у нас есть просто несоозначающие имена, обозначающие конкретный объект? Вот, пожалуй, с этой загадки мы начнем знакомство с отцом современной философии языка — Готлобом Фреге. [ЗВУК] [ЗВУК]
