[МУЗЫКА]
Я Александр Верховский,
директор информационно-аналитического центра СОВА.
Наш центр занимается мониторингом преступлений ненависти и разной прочей
экстремистской деятельности и того, как государство с этим борется.
Сегодня я хотел объяснить, что имеется в виду под преступлением ненависти,
потому что с этим понятием часто возникают разные надоразумения.
Обычно говорят,
что это преступления расистские или преступления против меньшинств.
Это не совсем так.
Есть некоторое определение, его имеет смысл сформулировать.
Это действие, которое, с одной стороны,
является преступлением в обычном общеуголовном смысле слова.
С другой стороны, совершено по мотиву некого предубеждения против
какой-то группы, не против кого-то лично, а именно против группы.
Соответственно, например, если человек оскорбляет других людей,
просто на них как-то ругается по какому-то групповому признаку,
это не преступление ненависти, потому что просто ругаться — это не преступление.
Если он кого-то избил, потому что ему не понравился этот человек своей внешностью,
это тоже не преступление ненависти.
Если можно доказать, что его мотив был направлен против некоей группы,
как-то очерченной, то тогда это считается преступлением ненависти.
Так это примерно понимается в законодательстве, но главное,
что это по смыслу так.
Понятно, что в жизни всё устроено несколько сложнее, и обычно у человека,
который совершает преступление, чаще всего это насильственные преступления,
но в принципе любое, мотивов несколько.
По-разному бывает, конечно.
Может быть, скажем, ограбление, но совершаемое избирательно.
Человек, были такие случаи, грабит только людей определенного типа.
Как понять, почему он их грабит?
Что здесь важнее, его желание ограбить или его неприязнь к этой группе?
Это тонкий юридический вопрос, но,
если мы посмотрим просто на ситуацию в обществе в целом, понятно, что нам,
гражданам, трудно разобраться часто в этих тонкостях, потому что это нужно
знать про конкретного человека, это невозможно сказать в общем и целом.
Да, конечно, следствие, и не только в нашей стране, с исследованием таких
тонкостей справляется плохо, поэтому считается, что преступления ненависти,
как таковые, они более латентные, чем обычные насильственные преступления.
Потому что мотив сложно доказывать или не очень хочется доказывать, но,
тем не менее, случаются нередко.
Чтобы примерно представить, как нередко, у нас, к сожалению,
нет в стране официальной статистики по этому поводу.
Есть статистика, которую собирает наш центр,
и мы там делаем такие таблички, графики.
По нашим цифрам получается так, что в худшие годы,
а худшие годы — это конец предыдущего десятилетия,
мы насчитывали около 100 человек в год,
чуть больше, чуть меньше, которых просто убивали в ходе таких преступлений.
И еще от 500 и более человек, которые пострадали довольно серьезно.
Всякие мелкие инциденты мы даже не считали.
Много это или мало?
По сравнению с европейскими странами это чудовищно много.
Там в худшие годы, самые худшие годы в Германии или в Англии, речь шла о десятке
человек убитых за год, это вообще была катастрофа.
То есть у нас ситуация была гораздо хуже.
Сейчас она, действительно, стала лучше, сильно лучше, раз в пять.
Что это за нападения?
Почему мы вообще их видим?
Почему их видит общество?
Почему их заметило, наконец, государство?
А потому, что в принципе речь идет о двух типах такого рода преступлений.
Одни из них более политизированы, другие менее.
Человек может ненавидеть мигрантов в целом, выходцев из Средней Азии,
в частности, чеченцев, представителей того или иного сексуального меньшинства,
кого угодно, это его личное дело,
он лично почему-то этим озадачен и может совершить преступление по этой причине.
Тогда, скорее всего, никто никогда не будет разбираться в этих мотивах,
потому что это никак не вскроется, и сам он, конечно, на следствии этого
рассказывать не будет, потому что это чревато более тяжким наказанием.
А бывают люди, которые объединены в какие-то идейные группы,
которые специально ловят, скажем, гомосексуалов или, что чаще,
естественно, случается по статистике, людей, которые им по этническому
фенотипу не нравятся, или по цвету кожи, или еще как-то.
Такие группы уже попадают на полицейский контроль,
и их-то в первую очередь ловят, про них-то мы что-то и узнаем.
Поэтому эти цифры, которые я называл, эти сотни, это, конечно, только кусочек.
Во-первых, ловят далеко не всегда.
Во-вторых, ловят именно, что не всех, ловят этих организованных людей,
всё остальное просто пропадает из поля зрения.
Поэтому, когда мы говорим, сколько совершается преступлений ненависти,
то на самом деле мы не знаем, сколько их совершается.
В странах, где этим серьезнее занимаются гораздо,
в Великобритании или в США, там счет идет на какие-то тысячи.
Речь не об убийствах, а о разного рода инцидентах, и, наверно, у нас
вряд ли могло бы быть лучше, просто там этим очень подробно занимаются, у нас нет.
Что это за люди, во-первых,
кто эти преступления совершает и против кого они их совершают?
Люди, про которых мы знаем, что они их совершают, это в основном члены молодежных
групп, чаще всего их можно даже скорее назвать какими-то локальными
дворовыми бандами, просто с идейным каким-то уклоном.
Потом они могут вливаться в какие-то более политизированные, скажем,
националистические группы.
Начинается обычно на дворовом уровне, начинается в подростковом возрасте,
потом понемножечку взрослеют, естественно,
как всегда бывает с любым радикальным поведением, большинство людей после 22,
а то и 20, выпадают из радикальной среды и больше ничего такого не делают.
Они сохраняют те же представления, но не совершают эти преступления больше.
Кто-то остается, те, кто остаются, те, кто имеет некоторый опыт,
опыт нескольких лет этой криминальной деятельности, начинают совершать более
организованные нападения и более жестокие часто, поймать их тоже сложнее.
Хотя, разумеется, из всякого правила есть исключения.
Наверное, самое выдающееся исключение, был такой человек здесь в Москве, Артур Рыно.
Он, будучи еще несовершеннолетним, за 1,5 года, даже, в сущности,
неясно точно, сколько человек убил, то есть он утверждал, что 50 с чем-то,
столько следствие не смогло просто ему вменить.
Но, по-моему, у него около 20 доказанных убийств, за которые он досиживает как раз
сейчас свои десять лет, потому что больше ему было не дать, как малолетнему.
У него не было особенного опыта, но было много энтузиазма.
Такие люди тоже бывают.
Их, к сожалению, никак невозможно увидеть.
Они не то что выделяются обязательно какой-то особенной расцветкой,
одеждой или еще чем-то, нет, это никак не видно на улице.
Артур Рыно был учеником школы иконописи и на вид как-то не выглядел,
как такой классический скинхед тех лет, и тем не менее.
Поэтому, просто гуляя по улице, это нельзя понять,
но, тем не менее, эти группы существовали, существуют.
Сейчас под большим давлением полиции они менее активны, менее заметны, но,
тем не менее, все это есть.
На кого нападают?
В конце 90-х, начале 2000-х основные объекты нападения были выходцы с
Северного Кавказа или с Кавказа в целом,
потому что на самом деле никто особенно не разбирался.
Потом в этой среде, я имею в виду в среде тех, кто нападал,
возобладало мнение, что это не совсем безопасно нападать на выходцев с Кавказа,
что можно и сдачи получить.
И постепенно фокус сместился на выходцев из Средней Азии, и с тех пор они,
безусловно, доминируют в этом печальном рейтинге.
Именно это большинство потерпевших, о которых мы знаем.
Еще очень многих мы не знаем, потому что как раз эти люди, это трудовые
мигранты обычно, у них не очень хорошо с документами во многих случаях,
и в полицию они не идут даже в тяжких обстоятельствах.
Более устроенные выходцы, скажем, с того же Северного Кавказа,
им не сложно в полицию пойти.
И это тоже момент важный, то есть нападают в основном на людей,
которые не могут себя защитить ни физически, ни юридически, никак.
То же самое, бывали моменты, когда, скажем, обострялись,
вдруг пошла волна нападений на гомосексуалов.
Это, конечно, несравнимо количественно, но тоже это явно группа людей,
которые не пойдут в полицию жаловаться в большинстве случаев.
И это тоже важно.
Естественно, бывают другие.
Много нападений было, скажем, на людей африканского происхождения, хотя их
довольно сложно найти, что называется, но, тем не менее, люди старались и находили,
потому что все это основано на некой идеологии, заимствованной из Европы,
где именно расовый такой, черно-белый признак играл ключевую роль.
Были нападения, их трудно посчитать, их, может быть, не очень много, но,
тем не менее, они важны, нападают на людей то, что называется, по ассоциации.
Скажем, идет пара людей, не обязательно пара в смысле романтическом,
а просто два человека идут.
Один, скажем, черный, другой белый, достанется обоим,
потому что нечего ходить с кем не надо, логика такая.
Из-за этого девушек часто били, например.
Тем более попадает тем, кто вступается.
Соответственно, можно сказать, что нет такого критерия,
который полностью человеку гарантирует от того, чтобы не попасть в такую историю.
Наверное, только езда на дорогой машине, к которой никто не пристанет,
другой я не представляю себе защиты.
Соответственно, полиция этим занималась,
это важно, долгое время игнорировала, потом наконец-то стала заниматься.
И мы видим, действительно, что количество таких преступлений существенно снизилось,
но, тем не менее, все равно это все остается какой-то несколько скрытой темой,
потому что когда об этом говорят государственные мужи или
высокопоставленные полицейские генералы, они, конечно, имеют в виду,
в первую очередь, именно организованные группы с политическим уклоном, тех,
кого они называют экстремистами.
Слово сейчас немножко испорчено нынешним его употреблением,
но, так или иначе, они говорят о политическом аспекте.
Но, повторюсь,
преступления такого рода совершают необязательно очень политизированные люди,
и их не видно в результате, их не видит полиция, и их, в общем-то, не видим мы.
Мы часто просто отфильтровываем, что ли, этот
момент в ситуации, когда мы знаем даже о совершившемся каком-нибудь преступлении,
отчасти просто от того, что нет у нас этого в сознании.
Скажем, в Соединенных Штатах, где, я говорю, почему много у них цифр,
потому что у них, во-первых, общество за этим внимательно следит со времен еще
борьбы за равноправие в 60-е годы, и, кроме того,
у них банально полиция обязана, если есть подозрение только на мотив ненависти,
поставить галочку при изначальной регистрации преступления.
Они нашли потерпевшего или кто-то пришел с заявлением, они должны это расследовать.
И это не потому, что они предполагают, что это обязательно будет,
но они обязаны проверить и это обстоятельство тоже во всех случаях,
где есть хоть какие-то основания.
У нас это не так, и это не только про полицию, это и про граждан тоже.
То есть не видеть этого, это скорее норма.
Я, например, помню случай, когда в ответ на какой-то наш доклад
один известный литератор сказала: а я смотрю из окна своего дома на
улицы родного города и ничего такого не вижу, а я вроде бы живу в гуще жизни.
Конечно, сколько ни смотри из окна, вероятность того,
что ты именно это прямо увидишь, довольно незначительна,
но тем не менее это есть, и этого, к сожалению, много.
[МУЗЫКА]
[МУЗЫКА]
